Кете Кольвиц: против Репина и колхозниц

"Пролетариат", "Восстание ткачей", "Война", эти работы хорошо знали в СССР уже в двадцатые годы. И хотя не только эти названия с определенным идеологическим привкусом, и не эти работы характеризуют гуманистическое, пацифистское, трагическое искусство Кете Кольвиц (Käthe Kollwitz). Однако в 1927 году советские кураторы остановили свой выбор только на таких работах немецкого графика и скульптора

И при жизни, и после смерти художницы в 1945 году в Германии много спорили о ее творчестве. И хотя ее знаменитая "Пьета" в берлинской Новой Вахте (заглавный снимок) уже несколько десятилетий неоспоримо является центром главного антивоенного мемориала Германии, творчество Кольвиц всегда воспринималось неоднозначно. Коммунистам не нравилась "непоследовательность" Кольвиц в освещении революционной тематики и "буржуазная" приверженность к экспрессионизму, в консервативных кругах осуждали ее сочувствие социалистическим идеям. Сейчас в берлинском музее Кольвиц проходит выставка  под названием "Кете Кольвиц и Россия. Избирательное сродство",  которая призвана искоренить стереотипы, сложившиеся за последние полвека.

"Смерть, женщина и ребенок" для СССР

Выставка тематически поделена на три части, три раздела, и чтобы понять задумку кураторов, начинать осмотр нужно с первого этажа. Здесь расположились более 50 работ Кольвиц, развешанных в точно таком же порядке, как и в конце 20-х годов в музеях Москвы, Ленинграда и Казани.

Чтобы проникнуться атмосферой того времени и понять, как воспринимали работы Кольвиц (или хотели воспринимать), можно полистать выставочные каталоги тех лет, нафаршированные идеологией: "8 июня 1927 года исполняется 60 лет со дня рождения одной из симпатичнейших художниц современности, искусство которой, оцененное лучшими кругами Запада, должно быть не менее близким и дорогим для трудящихся СССР". Или такая цитата: "Кольвиц рисует повесть о неприглядной жизни германского рабочего класса в эпоху капиталистического расцвета". 

На что ориентировались советские музеи, становится еще более ясно, когда переходишь на второй и третий этажи. Оказывается, что все потрясающие работы Кольвиц с их мотивами христианской изобразительной традиции, такие картины, как "Женщина с мертвым ребенком", "Женщина с детьми, идущие на смерть", сочетающие в себе ужас и чувственность, остались вне поля зрения советского любителя искусства. Он увидел разве что достаточно сдержанные "Матери" и "Смерть, женщина и ребенок".

Коммунизм или гуманизм?

"Россия открыла новые перспективы. Оттуда в мир пришло что-то новое, что в моих глазах однозначно кажется хорошим, - писала Кете Кольвиц о революции. - Но даже если оно будет задушено, хотя бы на какое-то время стала явью мечта о том, что благородные порывы поколебали мировые устои – или, по крайней мере, их часть. И уже одно это можно назвать победой". Однако интерес к России у художницы проявился задолго до революции и касался он русской литературы, особенно выраженного в ней своеобразного понимания бога русскими. Немцы казались Кольвиц слишком приземленными, практичными, людьми "головы", а не сердца. "Могут ли люди, родившиеся в той же стране, что Кант, воспарять и атаковать так же, как соотечественники Толстого и Достоевского?" - спрашивала она себя.                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                      

Кете Кольвиц никогда не относила себя ни к социалистам, ни к коммунистам, считая самыми важными для художественного творчества гуманистические идеалы. Человечность ее искусства ярко видна на фоне работ ее российских, советских современников. Вот серия гравюр Алексея Кравченко под названием "Жизнь женщины в прошлом и настоящем": на первой - замученная крестьянка с детьми в Древней Руси, на второй - изможденные портовые работницы в царской России, на третьей - развеселая советская колхозница, собирающая урожай. А рядом висит картина Кольвиц "Пьяный": муж замахивается на жену. Не три придуманные женщины, а одна, настоящая, из каждого века, из каждого режима, просто женщина и ее страдания.

В экспозиции берлинской выставки странно выделяются две авторские копии: "Неизвестная" Крамского и "Иван Грозный и сын его Иван 15 ноября 1581 года" Репина. Эти-то что здесь делают? Причем здесь они? Оказывается, по мнению кураторов, эти два произведения конца XIX – начала XX веков наиболее точно отражают миросозерцание зрителей того времени. Обе картины написаны в реалистичной манере, но соблазнительная, почти порочная красота женщины на первой, и сыноубийство на второй воспринимались многими как своеобразная художественная игра.

"Российская жизнь полна проявлений ужаса, которые слишком обыденны для того, чтобы восприниматься как трагедия. На этом фоне искусство трагедии часто воспринимается в России либо как излишество, либо как театральный роман", - считают немецкие кураторы.

Как воспринимали россияне в конце 20-х годов суровый, экспрессивный язык Кольвиц, который очень долго не был оценен и в Германии, понять сегодня сложно. Но крючок, заброшенный советскому зрителю, не мог не зацепить. Эти работы и нас, сегодняшних, далеких от многих ужасов, от войн, революций, обыденности насильственной смерти, не могут оставить равнодушными.