Сделано в России: дети Плисецкой и Годара на театральном фестивале в Германии

Мик Джеггер и Федор Достоевский, Джулия Робертс и Андрей Аршавин, к сожалению, в Кёльн не приехали. Российские хореографы и танцоры Андрей Андрианов и Олег Сулименко хотя и причисляют себя к узкому кругу друзей этих знаковых персонажей, но понимают, что их собственная популярность как перформеров еще недостаточно велика, чтобы выступать на одном поле с Миком и компанией. Поэтому Олег и Андрей пригласили на свой спектакль, который был показан в рамках театрального фестиваля "Импульсы" ("Impulse") в Германии, родственников: папу-Годара и маму-Плисецкую. И они пришли...

Словом и телом

С первых минут спектакля "Made in Russia" зритель с удовольствием включается в игру, которую предлагают симпатичные перформеры из России. Что правда, а что вымысел в несентиментальной и ироничной истории о перипетиях творческой биографии, сделанной в России? Как и где произошла первая встреча Олега и Андрея, какую роль в их судьбе сыграли Майя Михайловна Плисецкая, Жан-Люк Годар и "ножки Буша"? Как танцоры перебирались через Альпы, чтобы показать Западу плоды его культурного империализма? И что думают об их экспериментальном творчестве их собственные дочки?

Спектакль шел на английском и русском языках с субтитрами. Публика, среди которой было немного людей с советским прошлым, реагировала поначалу сдержанно на тонкий и теплый русский юмор, который так разительно отличался от широко распространенного на Западе громогласного и пафосного агитпропа о России, но под конец растаяла. После спектакля зрители долго аплодировали, а Олег и Андрей любезно согласились на интервью.

Deutsche Welle: Ваше выступление в Кёльне на фестивале "Импульсы" - первое в Германии?

Андрей: Нет, мы уже выступали в Потсдаме, Берлине и Ганновере. Везде был достаточно хороший прием. В Потсдаме публика нас очень живо воспринимала. Возможно, потому что многие были связаны с танцем, с перформансом.

Олег: И потому что из Восточной Европы. Такая публика легче считывает русский контекст. Когда говоришь про 12 батончиков "Марса", народ понимает. В Кёльне публика тоже иностранное считывает, но по-другому. Мы говорим о серьезных вещах с юмором, иронией. Иногда спектакль - словно летит. А иногда его тащишь. Если замедляем темп, он становится тяжеловесным и очень драматичным. Люди начинают слишком все серьезно воспринимать. Когда торопимся, люди не успевают войти в наше временное пространство. А им, может, надо поскучать. Любой спектакль - хрупкая вещь. Ритм важен.

- Ваш спектакль "Made in Russia" реконструирует ваше собственное прошлое. Почему вы решили инсценировать биографию?

Олег: Возраст, наверное… (Смеется). Сейчас модно рассказывать биографии. А мы решили подойти к этому делу с иронией. Как рассказать о биографии по-честному? Надо что-то приврать! Иначе, что там сентиментальничать... У Годара есть фильм "Имя - Кармен". Плисецкая танцевала в балете "Кармен-сюита". Много всяких схожестей....

- И Андрей, по вашей легенде, внебрачный сын Жан-Люка Годара, подозрительно на него смахивает...

Андрей: Да, мы так и думали. У Олега есть сходство с партнером Плисецкой на видео. У меня есть сходство с Годаром. Сейчас вообще непонятно, что есть реальность. Искусство создает свою реальность. Интернет - свою.

Олег: Фиктивное становится реальным. (Смеется). Я уже начинаю сам верить, что я с Майей Плисецкой танцевал, хотя видел ее в 11 лет в Кремлевском дворце, когда ей было лет 60, как сейчас помню. Мы ее взяли на роль нашей матери, такая китчевая фигура. Мать-родина! А Годар - отец!

- Редкий спектакль на русскую тему обходится на Западе без водки. А у вас – не "родом из СССР", а "Сделано в России", не "Лебединое озеро", а Кармен…

Олег: Это то, на чем мы воспитывались. А с другой стороны, мы становились как художники на этапе, когда СССР развалился и мы оказались в России.

Андрей: Мы сочиняли свою версию биографий. Потом мы хотели рассмотреть связь нашей культуры и западной. Поэтому - Плисецкая и Годар. Момент переломный когда наступает, в любой стране будет происходить что-то похожее.

- А что происходило в перестроечное время в вашей реальной биографии?

Олег: Помню, я вернулся из Японии, где изучал танец буто, было все радужно, а потом - перестройка и ничего нет: ни еды, ничего. Кругом депрессия, вот и сидишь в студии с утра до вечера, занимаешься чем-то своим, находишь себя. Друзья пошли в бизнес. А у нас не было ни сил, ни желания бегать по Москве, что-то продавать. Можно было прожить на копейки: бутылки собирали, друзья кормили. Сейчас такой аскетизм невозможен. Тогда был небольшой круг друзей. У нас была студия. Мы каждую субботу что-то показывали. Публика приходила: 20-50 человек. Никто не платил. Это было духовное выживание.

- И как вам удалось остаться детьми в тот суровый момент?

Олег: Детьми? (Смеется). Мы над этим долго работали! Лентяями были бесшабашными. Мы просто не умели чем-то другим заниматься. Пробовали бизнесом заниматься, но не получалось, да и душа не лежала. Все куда-то переходили, а мы продолжали. Потом нас заметили на Западе и захотели сотрудничать. Я остался в Вене. Андрей уехал в Москву.

Андрей: Я все еще в Москве.

- Гламурным городом стала Москва, не так ли?

Андрей: Да. Гламур. И прессинг коммерческий в искусстве. Я вот, например, сейчас работаю в театре. Раньше это был, можно сказать, российский классический авангард. Режиссера Анатолия Васильева вытеснили постепенно из страны, из театра. И теперешний лозунг - коммерческий успех спектакля определяет, насколько его нужно показывать: хочешь - делай пируэты, эксперименты, но, извините, коммерческий успех должен быть!

Олег: В экономически развитых странах деньги вкладывают, в том числе и в экспериментальный театр. Даже если у него небольшая публика, все равно вкладывают, чтобы развивалось. А в России - мафия театра эмоционального, в котором непременно история, нарратив, и чтобы человека, как в телевизор, загнать, чтобы он забыл о реальности. Я наоборот хожу в театр, чтобы подумать о себе, о своей реальности. Мне нравится, когда включают свет, со мной кто-то рядом сидит, я чувствую свое тело, могу мыслить о том, что происходит на сцене. Я в это время чувствую себя, человека.

Андрей: В Москве сейчас платят деньги за красивую сказку.

Олег: Публика идет на то, что хорошо знает. А с перформансом никогда не знаешь, что получишь. Люди рискуют и ходят, если им важно увидеть что-то живое. Современное искусство говорит о нынешних проблемах, оно рефлектирует, а не воспроизводит.

- Как вам живется и работается в Вене?

Олег: С одной стороны, хорошо. У меня много возможностей, финансовая поддержка. Я могу осуществлять проекты, идеи. И много всего происходит в культурном плане. С другой стороны, Вена - это не мой менталитет. По сравнению даже с Германией, Австрия - страна небольшая, закрытая. Я часто езжу в Россию. Там мои корни.

Андрей: На Западе есть финансовая поддержка для такого рода искусства, дают место для репетиций, есть люди, которым это интересно, которые могут наблюдать, давать комментарии. В Москве с этим все очень проблематично.

- В Вашем спектакле есть одна сцена, на которой мне очень взгрустнулось. Там звучит оперная ария, в которой повторяется слово "одиночество". Вам не одиноко в мире коммерции и гламура, в чужой среде?

Андрей: Одиночество всегда присутствует в современной жизни, тем более в таких больших городах, как Москва. У меня это ощущение сейчас даже усилилось. Раньше было тесное общение, друзья приходили в гости. Сейчас ни у кого нет времени.

- Вы, можно сказать, уже ветераны современного танцевального перформанса. Почти тридцать лет – стаж Андрея. У Олега – почти двадцать пять. Работаете вместе с начала 90-х. И до сих пор между вами на сцене – полная гармония и взаимопонимание. Как вам это удается? Как работает дуэт Андрианов-Сулименко?

Андрей: Очень интуитивно. Раньше мы очень мало обсуждали. Готовились за один день. Фонари вешали, пространство ограничивали, музыку приблизительно подбирали, структуру намечали, и вперед! Сейчас у нас другой период. Прорабатываем спектакли, как пьесу.

Олег: Раньше мы еще и тусовались вместе. Это было очень важно. Когда поначалу мы много импровизировали, у нас была чувствительность, когда один не видит, что делает другой за его спиной, но улавливает. Было общее понимание пространства, времени, эстетики, стилей. Не все у нас всегда гладко, мы и ругаемся, не напрямую, но все-таки мы разные. Иначе было бы скучно.

- Могу себе представить, как мило вы ругаетесь...

(Смеются). Андрей: У нас бывают напряженные моменты. Как, например, сделать такую сценическую форму, чтобы она говорила сама за себя. Я, например, не знал, как это делается. И сейчас не совсем еще понимаю. Для меня сейчас главный вопрос в искусстве - как создать такую форму, чтобы она сама по себе у зрителя складывалась и рождала у него определенный смысл. Не могу сказать, какой, но он должен рождаться. Самые лучшие спектакли, какие я видел из современных несовременных постановок, они именно такие. Там не важен артистизм, тема, эмоции, суперидея. Сама конструкция рождает смысл. Логос! Откуда он берется? И как все части объединяются в определенное целое?

- В видеозаписи ваши дочери говорят, что не совсем понимают, чем занимаются их папы... Это их собственные мысли?

Олег: Собственные. Но зато потом дочь Андрея сказала, что поняла, какой это тяжелый труд - труд перформера. Что люди не просто так на сцене дурака валяют.

Андрей: Мне кажется, они очень удивились, что мы это везде показываем, по всей Европе. Они, наверное, теперь думают, что в этом что-то есть.

Олег: И это страшно. Я бы не хотел, чтобы моя дочь этим занималась. Потому что это - тяжелая жизнь.

Андрей: А они и не будут этим заниматься. Они другие.

Олег: Это мы - романтики. Другое поколение. Молодые люди сегодня - прагматики. Они смотрят, приносит что-то деньги или нет. Если не приносит, то они этим и не занимаются. У нас не было такого вопроса.

Беседовала Элла Володина
Редактор: Дарья Брянцева