30.05.2001 Немецкая премия имени Пушкина
Сначала – несколько слов о человеке, имя которого носит фонд, и о том, почему он вдруг учредил в Германии Пушкинскую премию.
Альфред Тёпфер, скончавшийся восемь лет назад в возрасте 99 лет, был крупным гамбургским предпринимателем. Своим богатством он обязан лишь себе самому: его родители происходили из простых крестьянских семей.
В 1919 году Тёпфер создал фирму, которая торговала зерном. В ней тогда было всего–навсего четверо служащих. Аграрный сектор остался ведущим в коммерческой деятельности Тёпфера. Благодаря предпринимательскому чутью и целеустремлённости, ему удалось очень быстро стать одним из лидеров в своей отрасли. Компания приобретала элеваторы, перерабатывающие предприятия, строила свои собственные торговые суда. В начале девяностых годов суммарный оборот всех компаний, входящих в холдинг Тёпфера, превысил восемь миллиардов марок.
Уже молодым человеком Альфред Тёпфер прославился как меценат. Он финансировал заповедники и экологические программы, организовывал бесплатные столовые для бедных, поддерживал молодых учёных и писателей. Во времена нацистской диктатуры год просидел в тюрьме за то, что помогал «не тем» писателям.
Активы фонда, который был создан промышленником ещё в 1931 году и сейчас носит его имя, оцениваются в двести миллионов марок. Более восьми миллионов идут каждый год на различные премии в области литературы и искусства. Они вручаются лауреатам из разных стран: голландским художникам, например, присуждается премия Рембрандта, британским писателям и поэтам – шекспировская, а русским – пушкинская.
Пушкинская премия (40 тысяч марок) вручается с 1989 года. Среди её лауреатов были Андрей Битов, Людмила Петрушевская, Фазиль Искандер, Владимир Маканин и другие известные российские литераторы. Ну, а в этом году интернациональное жюри, в которое входили как немцы, так и представители российского ПЕН–центра, решило, во–первых, дать две стипендии на поездку в Германию Ирине Поволоцкой и Екатерине Садур, а, во–вторых, присудило главную награду – Пушкинскую премию – Юзу Алешковскому. Выступая на вручении премии, представитель Фонда Тёпфера, переводчик Вольф Шмидт так сказал о том, за что именно отмечен писатель:
- - Не за отдельные произведения, а за всё творчество в совокупности. То есть за всю творческую жизнь.
Боюсь, однако, что не только имя немецкого филантропа Альфреда Тёпфера, но и имя нынешнего лауреата Пушкинской премии – Юза Алешковского – известно не всем. Правда, его проза, которая в Советском Союзе ходила лишь в самиздате и издавалась только на Западе, сейчас опубликована уже и в России (в Москве даже вышел трёхтомник). Но больше всего были и остаются знаменитыми не повести и романы Алешковского, а его песни, давно ставшие народными. Так что, возможно, имя автора вам ничего и не говорит, но, наверняка, все вы знаете такую его бессмертную песню «Товарищ Сталин, вы большой учёный».
Песня о Сталине
Товарищ Сталин, вы большой ученый,
в языкознании знаете вы толк,
а я простой советский заключенный,
и мне товарищ серый брянский волк.
В чужих грехах мы сроду сознавались,
этапом шли навстречу злой судьбе,
но верили вам так, товарищ Сталин,
как, может быть, не верили себе.
Так вот, сижу я в Туруханском крае,
где конвоиры, словно псы, грубы,
я это всё, конечно, понимаю
как обострение классовой борьбы.
То дождь, то снег, то мошкара над нами,
а мы в тайге с утра и до утра.
Вы здесь из искры раздували пламя,
спасибо вам, я греюсь у костра.
Мы наш нелегкий крест несем задаром,
морозом дымным и в тоске дождей.
Мы, как деревья, валимся на нары,
не ведая бессонницы вождей.
Вы снитесь нам, когда в партийной кепке
и в кителе идете на парад.
Мы рубим лес по-сталински, а щепки,
а щепки во все стороны летят.
Вчера мы хоронили двух марксистов,
тела одели красным кумачом.
Один из них был правым уклонистом,
другой, как оказалось, не при чем.
Он перед тем, как навсегда скончаться,
вам завещал последние слова,
велел в евонном деле разобраться
и тихо вскрикнул: «Сталин – голова!»
Живите тыщу лет, товарищ Сталин,
и пусть в тайге придется сдохнуть мне,
я верю: будет чугуна и стали
на душу населения вполне!
Чтобы написать такую песню, мало быть гениальным поэтом. Надо ещё и самому посидеть в сталинские времена. И Алешковский действительно сидел – четыре года...
Юз (настоящее имя и отчество Иосиф Ефимович) Алешковский родился в 1929 году. Когда началась война, бросил школу, фактически так и оставшись самоучкой. Юность Алешковского проходила в той полублатной атмосфере, которая блестяще передана в «Балладе о детстве» Высоцкого:
«Все – от нас до почти годовалых –
К «толковищу» вели до кровянки,
А в подвалах и полуподвалах
Ребятишкам хотелось под танки.
Сперва играли в фантики,
В пристенок с крохоборами,
Потом ушли романтики
Из подворотен ворами».
Вором Алешковский не стал: его вовремя призвали служить в армию, точнее – во флот. Но служба закончилась в 1950 году уголовным делом и четырьмя годами заключения. Алешковский вышел на свободу лишь после смерти Сталина. Работал шофёром, строителем. Начал писать.
Как писатель вёл довольно своеобразную жизнь. Детские книги Алешковского издавались приличными тиражами, по его кино– и телесценариям ставились фильмы (самый известный – «Кыш и Двапортфеля», снятый в 1974 году). Но вместе с тем в самиздате ходила его неподцензурная проза, абсурдная, гротескная, как была абсурдна и гротескна сама советская действительность.
Повесть «Николай Николаевич», например, рассказывала о воре, который стал донором спермы. Роман «Рука» – это роман–монолог. Крупный чин КГБ, бывший телохранитель Сталина, получивший своё прозвище «Рука» за огромный, пудовый кулак, допрашивает некоего гражданина Гурова. В ходе допроса выясняется, что «Рука» ненавидит советскую власть и всю жизнь мстил ей за раскулачивание родной деревни.
Но, в общем–то, не сюжетами силён Юз Алешковский, а своим фольклорным сказом, сочным, колоритным языком, насыщенным, как сейчас принято говорить, ненормативной лексикой. Я не берусь цитировать, но мне лично всегда казалось, что мат в произведениях Алешковского удивительно на месте. Поверим и лауреату Нобелевской премии по литературе, тонкому «классическому» лирику Иосифу Бродскому, который в предисловии к собранию сочинений Алешковского сказал: «В лице автора мы имеем дело с писателем как инструментом языка... Этот человек, слышавший русский язык, как Моцарт, ...с радостью признаёт первенство материала, с голоса которого он работает»...
Советская пасхальная
Смотрю на небо просветленным взором,
я на троих с утра сообразил.
Я этот день люблю, как День шахтера
И праздник наших вооруженных сил.
Сегодня яйца с треском разбиваются,
и душу радуют колокола,
и пролетарии всех стран соединяются
вокруг пасхального стола.
Как хорошо в такое время года
пойти из церкви прямо на обед.
Давай закурим опиум народа,
а он покурит наших сигарет.
Под колокольный звон ножей и вилок
щекочет ноздри запах куличей.
Приятно мне в сплошном лесу бутылок
увидеть лица даже стукачей.
Все люди – братья! Обниму китайца,
привет Мао Цзэдуну передам,
он жёлтые свои пришлет мне яйца,
я красные свои ему отдам.
Сияет солнце мира в небе чистом,
а на душе у всех одна мечта:
чтоб коммунисты и империалисты
прислушались к учению Христа.
Ах, поцелуемся, давай, прохожая,
прости меня за чистый интерес.
Мы на людей становимся похожими.
Давай ещё... воистину воскрес!
В 1979 году Юз Алешковский уехал в Америку. Эмиграция его была вынужденной (после публикации в запрещённом альманахе «Метрополь» некоторых его песен он лишился практически всяких средств к существованию). Но, думается, и неизбежной. Литературный критик Ольга Шамборант (она знакома с Алешковским много лет) говорит об этом так:
- «С детства мне казалось, что существуют два основных типа литературных судеб. Одни идут чередой, друг за другом, по некой главной дороге, как в школьной программе, имитирующей хронологический принцип познания. Для русской литературы это означает, что, начиная с анонимного автора «Слова о полку Игореве», писатели готовили Великую Октябрьскую социалистическую революцию... Получилось такое многотомное уголовное дело на человечество... Так вот, по этой столбовой, согласно школьной программе, дороге бодро шествовали наши классики.
Между тем, всегда попадались, а после революции их поголовье резко возросло на обильно удобренной почве, такие авторы, которые не умели найти себе место на большой дороге истории в создавшейся обстановке, не сумели продолжить традицию путем воспевания нового строя и, как ни в чем не бывало, писать повести и рассказы или создавать истории о любви, «как у Ивана Тургенева», не в состоянии оказались принимать советскую действительность за нормальный фон для нормальной жизни. Если же всё-таки не вовремя полученный Божий Дар не давал им покоя, они пытались найти и находили выход из положения.
В поисках «выхода их положения» и реализации своего дара Юз попробовал множество жанров: романы, повести, рассказы, эссе, последние слова подсудимых, древнекитайскую поэзию, - и все их обогатил».
И всё же я бы выделил песни. Парадокс, не правда ли? Именно песни принесли Алешковскому настоящую славу, но как раз эта слава и стёрла его имя: песни стали народными, стало быть, анонимными. Между прочим, ни на одном музыкальном инструменте он играть не умеет и «аккомпанементом» служило обычно постукивание пальцами по краю стола. На его «отвальную», правда, пригласили в своё время гитариста.
«Окурочек»
Из колымского белого ада
шли мы в зону в морозном дыму,
я заметил окурочек с красной помадой
и рванулся из строя к нему.
«Стой, стреляю!» – воскликнул конвойный,
злобный пёс разодрал мой бушлат.
Дорогие начальники, будьте спокойны,
я уже возвращаюсь назад.
Баб не видел я года четыре,
только мне, наконец, повезло –
ах, окурочек, может быть, с «ТУ-104»
диким ветром тебя занесло.
И жену удавивший Капалин,
и активный один педераст
всю дорогу до зоны шагали, вздыхали,
не сводили с окурочка глаз.
С кем ты, сука, любовь свою крутишь,
с кем дымишь сигареткой одной?
Ты во Внуково спьяну билета не купишь,
чтоб хотя б пролететь надо мной.
В честь твою зажигал я попойки
и французским поил коньяком,
сам пьянел от того, как курила ты «Тройку»
с золотым на конце ободком.
Проиграл тот окурочек в карты я,
хоть дороже был тыщи рублей.
Даже здесь не видать мне счастливого фарту
из-за грусти по даме червей.
Проиграл я и шмотки, и сменку,
сахарок за два года вперед,
вот сижу я на нарах, обнявши коленки,
мне ведь не в чем идти на развод.
Пропадал я за этот окурочек,
никого не кляня, не виня,
господа из влиятельных лагерных урок
за размах уважали меня.
Шёл я в карцер босыми ногами,
как Христос, и спокоен, и тих,
десять суток кровавыми красил губами
я концы самокруток своих.
«Негодяй, ты на воле растратил
много тыщ за блистательных дам».
«Это да, - говорю, - гражданин надзиратель,
только зря, - говорю, - гражданин надзиратель,
рукавичкой вы мне по губам».
Ольга Шамборант:
- «Известность пришла к Юзу, начиная с его гениальных песен, резко отличавшихся от всех близких по жанру творений такой точностью словоупотребления, какая свойственна лишь настоящей поэзии. Хотя, если честно, слава, если и пришла, то вовсе не к нему. Песни знали и любили, но родина еще не знала своего героя. Песни приписывались кому угодно.
Еще не начав по существу писать, Юз стал для нас, его довольно многочисленной паствы, явлением культуры в самом главном смысле этого слова. Он с самого начала был великим просветителем умов и освободителем сознания.
Свежий взгляд на вещи – это не только следствие незамутненности сознания постижением наук и лженаук. Это – составная часть дара. В то тусклое и довольно позорное время вокруг Юза царила вдохновенная атмосфера свободы, живого ума, смеха, легкости рождения гениальных фраз. Причем, все находившиеся рядом чувствовали себя не зрителями или слушателями, а участниками».
Юз Алешковский живёт сейчас в США, в городке Кромвелл (штат Коннектикут). Но в Москву приезжает часто, и не только для того, чтобы получить здесь немецкую Пушкинскую премию. Происходящее в России он по–прежнему принимает близко к сердцу, и элементы абсурда, присутствующие по–прежнему в российской жизни, подмечает очень точно. Впрочем, на пресс–конференции, состоявшей в связи с вручением Пушкинской премии, Алешковский проявил осторожный оптимизм.
- - В суждениях о нынешнем положении в России я осторожен, поскольку живу вдали. Может быть, что-то издали видится и абстрактнее, и понятнее, но, приближаясь к действительности, или находясь в её прелестной «каше», что-то ощущаешь по–другому. Это, скорее, уже мир чувств, а не абстрактного понимания действительности.
Не было (во всяком случае, за столетний период) в российской истории безмятежных времен. То одно, то другое, то третье. Но, конечно, напасть, которая началась в 1917 году (а, может быть, даже с 1914-го, если приплюсовать к октябрьской катастрофе первую мировую бойню) - это чудовищное историческое время. Поэтому всё, что происходит сейчас – при всех уродствах, недоделках, непродуманностях и прочих делах такого рода, – всё же вызывает у меня надежду. Я надеюсь, что всё, кряхтя и нехотя, так-то или эдак, но всё как-то идёт и структурируется, хотя и с большим трудом.)
А конкретно говорить о каких-то язвах действительности, я думаю, не стоит. Их так много, они общеизвестны, и я был бы нелеп, перечисляя их.
Единственное, что, может быть, несколько омрачило празднество, – это сообщение представителей Фонда Тёпфера о том, что отныне Пушкинская премия будет составлять не сорок, а тридцать тысяч марок, и вручаться не ежегодно, а раз в два года. Не то с деньгами у фонда плохо, не то у России – с писателями...