Алексей Любимов: Я всегда возил в Россию самое необходимое

11 октября в рамках нового фестиваля "Восток-Запад" в камерном зале дома-музея Бетховена в Бонне выступит Алексей Любимов - выдающийся пианист и просветитель, одна из ключевых фигур музыкальной культуры России до и после распада Советского Союза.

В 1960-е он первым начал исполнять американских минималистов в СССР, в 70-е - старинную музыку в оригинальном звучании, в 80-е основал в Москве легендарный фестиваль "Альтернатива", инициировал основание фестиваля Арнольда Шенберга и Кейджа, стоял у истоков факультета исторического и современного исполнительского искусства Московской консерватории (ФИСИИ), превратившись таким образом в наставника нескольких поколений музыкантов, мыслящих за пределами мейнстрима.

Но даже те, кто в силу возраста или иного направления интересов не знаком с деяниями Алексея Любимова предыдущих десятилетий, услышали это имя в апреле 2022 года. Тогда концерт Алексея Любимова и Яны Иваниловой в доме культуры "Рассвет" в Москве был прерван в связи с исполнением музыки украинского композитора Валентина Сильвестрова.

Музыкальный обозреватель DW Анастасия Буцко поговорила с Любимовым в преддверии концерта в Бонне.

DW: Алексей Борисович, фестиваль Ost-West, в кураторский совет которого входят, в частности, композитор София Губайдулина и пианист Евгений Кисин, ставит перед собой несколько, скажем так, нереалистично в данный момент звучащую цель "восстановления мостов" между Востоком и Западом.

Вам не кажется, что сейчас, в разгар войны, - не лучшее время для подобных примиренческих инициатив, что это - некая прекраснодушная утопия?

Алексей Любимов: Да, это, скорее всего, утопия. Но по импульсу, по идейному посылу это шаг верный. Стремление к миру всегда было необходимо, и сейчас - особенно. Мне всегда казалось, что музыка может сделать больше, чем политические декларации. Например, музыка Пярта, Сильвестрова, и, как ни странно, музыка Шуберта, которая сегодня весьма актуальна.

- Я вас застала в Мюнхене. Что вы там делаете, если не секрет?

- Абсолютно не секрет. Я записываю на Баварском радио музыку Валентина Сильвестрова. Как многим известно, я играю Сильвестрова с 1968 года, и мы с ним дружим с этого же года. То есть уже 55 лет. Записываем мы вокальный цикл "Ступени" на стихи русских поэтов с замечательной украинской певицей Викторией Витренко.

- Это тот самый цикл, из-за которого в ДК "Рассвет" вас с певицей Яной Иваниловой "арестовывать пришли"?

- Да. Война уже началась, и меня пригласили выступить в дом культуры "Рассвет", что тогда только что открылся на Красной Пресне в Москве. Это независимый клуб с залом, где помещается до 300 человек. Прекрасное, чудное место с замечательными людьми. Кстати, вы должны знать его художественного руководителя - это журналист Алексей Мунипов.

Мы договорились, что обязательно должна быть музыка Сильвестрова как крупнейшего украинского композитора. Потому что началась война. Поскольку в зал пришла публика, которая все знает и понимает, это показалось нам совершенно необходимым.

Вообще-то мы хотели в первом отделении играть Шуберта, а потом "Ступени" Сильвестрова. Но потом решили, что более сложную и менее известную музыку надо играть в начале.

Мне уже перед концертом, дня за два, приходили сигналы, что лучше бы вам снять такой концерт. Но дирекция зала говорила, что концерт распродан, и мы его не снимем. Буквально перед началом концерта мы договорились, что ничего не будем говорить, мы просто расскажем о Сильвестрове, о периодах его творчества и об этом замечательном цикле на русскую поэзию. Что мы и сделали. А второе отделение началось с экспромтов Шуберта. И тут на втором экспромте как раз подошла полиция.

Они даже что-то выкрикивали, входя в зал. Я посмотрел на них, играя экспромт, сразу понял, что это провокация, и нисколько не остановился до конца экспромта. Они последнюю страницу экспромта Шуберта слушали, стоя около рояля.

Я даже немножко перепугался, что сейчас они будут закрывать крышку рояля, но этого не произошло. Я закончил играть, помахал публике, так сказать, сделал, приветственный жест, что, мол, мы здесь все равно будем продолжать. Я полицейских cпросил: "Что случилось?" Они говорят: "Бомба, мы должны проверить здание" - "Сколько вы будете проверять? 15 минут?" Я сказал публике: "Давайте выйдем на 15 минут. Они проверят, и мы продолжим концерт".

Это, конечно, детали. Но факт в чем? Концерт не продолжился, они закрыли зал. Но мы успели сыграть Сильвестрова.

- А почему вам было важно это сделать в этот момент? На что это могло повлиять?

- Это был знак протеста и тот знак солидарности с Украиной, который невозможно выразить словами, но можно было выразить музыкальным жестом и музыкальной позицией. И прекрасно все ее поняли. Это такое музыкальное иносказание, как было у Шостаковича в 1960-е годы.

- Алексей Борисович, вы продолжаете выступать и в России, и на Западе. Пожалуй, вы единственный такой  - быть может, кроме Полины Осетинской еще. Как вам это удается?

- Сейчас я вам скажу. Я в принципе последние 10 лет живу на два дома: в России и во Франции.

Когда началась война, мне было очень неуютно. Но как всякий нормальный, европейски ориентированный русский я всегда возил из Европы в Россию самое необходимое. И считаю, что это и сегодня очень нужно.

В Советском Союзе это было по определению то, с чем советская власть боролась, а именно - зарубежная "буржуазная музыка", со всеми вытекающими оттуда системами - от додекафонии до серийной музыки, всеми этими разрушающими систему композиторами вроде Джона Кейджа.

И сегодня я хочу чувствовать себя независимым человеком. Я плюю на какие-то вещи - может быть, слишком плюю. Но вы знаете: мы в течение всей жизни привыкли уворачиваться от кулаков, от прямых ударов. Как удачно выразился все тот же Сильвестров, мы все "жили в дырках системы".

- Хорошо: в советские времена вы возили Кейджа, Шенберга, Штокхаузена и так далее. Но что вы возите сейчас? И нет ли у вас сомнений в моральной стороне этого вопроса?

- Есть. Я понимаю, что, приезжая из Европы в воюющую страну, я как бы самим фактом своего появления соглашаюсь с тем, что происходит. Волей или неволей. Но я настаиваю на том, что родина и режим - это разные понятия. Я езжу на родину, но я не играю для режима. Я играю для моей публики. И для тех, кто меня прекрасно знает, и для тех, кто, может, сейчас узнает. Или, наоборот, отвернется. И это тоже важно.

Вот в декабре прошлого года я играл концерты в Питере, старинную музыку на историческом рояле, а в конце на бис сыграл Пярта и Сильвестрова. Ко мне после концерта подошли мои, можно сказать, друзья и буквально с пеной у рта заявили мне, как я могу играть эту украинскую дрянь? А я им говорю, что это великий композитор. И сейчас через два месяца я буду снова в Питере играть программу с музыкой Брамса и Сильвестрова, она официально стоит в программе абонемента. Если ничего не случится. Я не могу лишить себя соблазна негласно, ничего не говоря, играть ту музыку, которая, как мне кажется, сегодня нужна.

- Мне кажется, Алексей Борисович, что вот актуальная ситуация, востребовавшая ваш личный опыт ветерана "тихого протеста", накопленный в 60, 70, 80-е годы, - она в вас разожгла некий азарт, озорство даже.

- Да, правильно. Но принципиальное отличие сегодняшней ситуации в том, что гибнут люди и происходит какой-то злостный передел мира. По крайней мере, его европейской части. Очевидно, что авторы сегодняшней ситуации сознательно мутили мир, настроили его практически на мировую катастрофу.

Я не знаю, какой будет выход из этой катастрофы, но очевидно, что намечается иной мир, построенный на антагонизме. То, что украинцы становятся врагами по отношению к русским, ужасно. И то, что вот эта вся ситуация, прежде всего, разрушает Россию изнутри, это тоже катастрофа.

- В частности, эта катастрофа выражается в исходе из страны молодых, талантливых людей, людей культуры, искусства. Многие из этих молодых людей считают именно вас своим учителем, кстати. В том числе и те, кто непосредственно у вас никогда не учился. Назову имена Ивана Великанова, Максима Емельянычева…

- Вы знаете, я очень рад, что вокруг меня постоянно лепятся молодые. Сначала эти молодые были, которым сейчас за 60, теперь это те, кому около тридцати. Я очень рад этому общению.

У каждого поколения есть свой запас впечатлений, но мне кажется, что мне важно передать им те знания и ощущения, которые у меня самого появились в 50, 60-е годы - ощущения визуальные, тактильные, культурные. Ощущение атмосферы. Я, может, не могу это сформулировать по-настоящему, но мне хочется все время открывать разные двери в музыкальной и культурной истории. И вот это ощущение я хотел бы передать.

Я сам путешественник по музыке. Причем неважно, музыка ли это для рояля, для другого инструмента или для оркестра. Для меня симфонии Малера важнее, чем все сочинения Листа вместе взятые. Или для меня вот очень важен и любим Роберт Шуман, хотя я сам ни одной его ноты не сыграл. А вот русские композиторы после Глинки мне как-то совсем не близки.

- Что вас еще сейчас интересует как музыканта? Какие двери вы собираетесь открыть? Авангард как таковой вам больше не интересен?

- Я думаю, что игра с возмущениями в современной музыке закончилась. Кончились революции, авангард кончился, кончились поиски чего-то радикально другого. Многие композиторы меня в какой-то момент захватывали, но… зачем охотиться за дичью, которая уже попалась в руки многим другим до меня?

Я вообще не гоняюсь за концертами. Получилось так, что я стал за ними немножко гоняться в течение последнего года из-за позднего Брамса. Вот его мне хотелось обыграть, причем в ситуации концерта - когда музыка из заученных нот превращается в свободный материал.

- Вы позднего Брамса будете играть сейчас в Бонне, наряду с Шубертом и Шопеном?

- Да, ради этой программы в Бонн приедет старинный рояль "Блютнер", 1856 года. Это было мое условие. Так что приходите. Впрочем, я сам, кстати, не люблю ходить на концерты, особенно на концерты пианистов. Лучше заниматься домашними домашними делами, садом, котами. Потом мы вот ожидаем внучку. Кто знает, как жизнь перевернется?

- А на бис что играть будете? Уже знаете?

- Нет, не знаю. Посмотрим, как концерт пойдет.

Смотрите также: