Игорь Садреев: В России нет запроса на документальное кино

В апреле на сайте "Медуза" вышел фильм "Белое пальто" о Валерии Новодворской, снятый независимой берлинской студией Narra. За независимым берлинским продакшеном стоит Игорь Садреев, с чьим именем связывают успехи российского документального кино в последние годы. На его московской студии "Амурские волны" выходили фильмы о Павле Дурове, Викторе Пелевине, Эдуарде Успенском и Сергее Мавроди. Корреспондент DW поговорил с Игорем о его последнем фильме, новой жизни в Берлине и исторических параллелях.

DW: Поправьте меня, кажется, вы начинали как политический журналист, но году к 2017-му ушли из политики в кино. Это так?

Игорь Садреев: Ушел не из политики, из журналистики. Я был главным редактором интернет-издания The Village, потом журнала Esquire, потом нас мотало по разным изданиям. А в 2017 году, когда мы ненадолго пришли на канал РБК, и оттуда нам тоже пришлось уходить, я понял, что мы больше не можем перемещаться по рынку скачками. Да больше и не осталось мест, где я хотел бы работать, поэтому мы решили открыть свою компанию. Так в Москве появилась студия "Амурские волны".

- Это произошло из-за политических заморозков? Журналистика в России закончилась?

- Да, конечно. И тогда я подумал - а что еще? Решили заняться документальным кино. Но наш журналистский анамнез отражается на наших фильмах, мы перетаскиваем в кино нашу экспертизу и наши инструменты. Мы не классические режиссеры, каких учат во ВГИКе, и фильмы у нас получаются журналистские.

- Я просто подумал, можно ли представить дело так, что в 2017 году вы пытались сбежать от политики, а в 2023 году она вас все-таки догнала? Потому что фильм про Новодворскую - современный и политический. Когда мы видим, как ваша героиня раскладывала по почтовым ящикам призывы остановить войну в Афганистане, трудно не найти аналогии.

- В этом смысле да. Мы не то, чтобы специально обходили стороной тему политики. Мы делали фильм про Кирилла Серебренникова, про "дело Сети". Но, конечно, сотрудничая с большими стримингами, мы предлагали им другие истории - тру-крайм-истории, байопики, "Пелевин", "Дуров". Но неважно. Все это осталось в прошлой жизни на самом деле. Скажу только, что фигура Валерии Новодворской вряд ли заинтересовала бы какой-то работающий в России стриминг. Ровно потому, что это политическая тема, а высказывания на политические темы были в России невозможны и до войны. А теперь невозможны тем более. Да и мы переместились в Берлин, основали новую студию, она называется Narra. И отсюда можем рассказывать политические истории. То есть это не политика нас нагнала, а мы нагнали политику.

- А чем отличается нынешняя жизнь от прошлой? Российские стриминги не исчезли с начала войны - снимают популярные сериалы, например, про группу "Король и Шут". Но вы с ними больше дела не имеете?

- С одной стороны, действительно не имеем. С другой стороны, сейчас в России нет никакого запроса на документальное кино, потому что документальное кино разговаривает со зрителем про реальность. Про то, что их окружает. В этом смысле это очень опасное для заказчика дело - легче снять сериал про нашествие зомби, про пионерский лагерь или группу "Король и Шут". Это большой "головняк". До войны "Яндекс" и другие стриминги порой брали на себя такие риски. При том, что и тогда мы то и дело натыкались на цензурные вилы. Например, один из стримингов несколько лет назад потребовал убрать фразу "Сменяемость власти - это хорошо". Им показалось, что это опасно. А сейчас любой разговор про реальность будет неизбежно утыкаться в войну, в санкции и во все, что с этим связано. А эта тема полностью закрыта.

- Вы были большой и богатой московской студией, а стали маленькой, бедной и берлинской? Каково это?

- По сути в Берлине сейчас появилась новая студия, в ней работают 5 человек, и мы пытаемся найти себя на новом рынке. Хочется делать проекты не только для русскоязычной, но и для европейской аудитории. А значит надо понять их интересы и как-то себя зарекомендовать. В каком-то смысле мы начинаем заново, потому что на российском рынке "Амурские волны" были состоявшимся брендом, нас узнавали. Мы в новой реальности. Как и все. Нужно показать, что мы можем, нужно убедить, что мы классные, умеем работать и конкурентоспособны здесь в Европе.

- Видите ли вы исторические параллели с судьбой русской эмиграции сто лет назад? Тогда в Берлине тоже были книжные издательства, которые даже какое-то время печатали книги на советский рынок, пока окошко не захлопнулось.

- Параллели очевидны, их странно не замечать. Но у ситуации массовой эмиграции есть плюс. Ведь любой переезд связан с понижением социального статуса. Но когда происходит массовая волна, как она была сто лет назад, или как она происходит сейчас, то на первых порах кажется, что социальный статус не меняется. Я общаюсь здесь с таким количеством своих московских друзей, что мне кажется, как будто я и не уезжал. Нет ощущения, что я переехал в Берлин и остался один на один с большой незнакомой страной, которая меня не очень принимают. Но, однако, нет и ощущения, что здесь рождается много совместных проектов - кажется, столько талантливых людей собралось на одном пятачке, должно что-то появиться. Однако этого пока нет. И история российской эмиграции показывает, что, в общем, и не будет. Наверное, останутся отдельные атомизированные группы - будут маленькие издательства, какие-то совместные проекты.

- Но вы себе объяснили, что это все надолго? Или вы сидите на чемоданах, чтобы, если что-то станет с Путиным, сразу вернуться в Москву, пока остались контакты и завязки?

- Я тоже здесь встречаю людей, которым кажется, что они ненадолго сюда приехали. Их прямо видно. Людей, которым кажется, что совсем скоро они поедут обратно, а это такой короткий отпуск. У меня противоположная позиция. Мне кажется, что это очень надолго. Во-первых, Путин, к сожалению, может еще довольно долго прожить, во-вторых, мне не кажется, что даже с его смертью ситуация серьезно поменяется. Поэтому я надеюсь, что Берлин станет моим домом. Честно, я не рассчитываю, что в ближайшие годы смогу вернуться в Россию.

- Есть ли еще имена, помимо Новодворской, в восприятии которых произошла переоценка с 24 февраля? Что-то вроде того, что мы их недооценивали, а они были правы.

- Есть категория любимых музыкантов, которые доказали, что не зря я все годы их слушал и почитал. Среди них Земфира. А если говорить про публичных персонажей, то приходит в голову Илья Яшин. Долгие годы мы его воспринимали, как подростка от оппозиции. Кажется, он совсем не изменился с начала двухтысячных, когда он был в "Яблоке". Он и тогда так же ходил с плакатами по улицам, молодой и прекрасный. Внешне практически не изменился - только бороду отрастил. Казалось, он всегда был недостаточно хорош, чтобы быть лидером. Всегда на вторых ролях - а впереди то Немцов, то Навальный. И тут после начала войны он, понимая, что его ждет тюрьма, отказывается уезжать. Идет на это сознательно, принимает это решение. Это фантастически смелая вещь, и она заставляет посмотреть на него по-другому. Кажется, теперь Илья Яшин стал номером два в российской оппозиции после Навального. Очевидно, поменяется роль Владимира Кара-Мурзы после приговора. В фильме про Новодворскую у меня есть мысль о том, что политический жест измеряется реакцией на него системы. И если Кара-Мурзе дали 25 лет, это значит, что то, что он делал эти годы - по-настоящему важно.

Смотрите также: