Дирижер из Штутгарта продолжает революцию в музыке

Сэр Роджер, в голубой рубашке с белыми "огурцами", почти клоунских широких штанах и подтяжках в цветах радуги, стоит на площади перед знаменитым собором города Шпайера, самым крупным сохранившимся романским храмом мира, под алтарем которого покоятся останки германских императоров. "А ведь тысячу лет назад, когда строился этот храм, никто в мире не говорил по-английски, - замечает британский дирижер. - На территории современной Великобритании говорили на подобии саксонского диалекта, с вкраплением отдельных датских слов". Норрингтон, эксперт в области музыкальной археологии и реконструкции обстоятельств, в которых создавалась та или иная музыка, привык видеть предметы и явления в их историческом контексте.

В начале 60-х годов Роджер Норрингтон был одним из первых, кто последовательно начал исполнять музыку прошедших эпох не только на соответствующих старинных инструментах, но и в аутентичной фразировке, интонации, по возможности – в соответствующем духовном контексте. Постепенно он "расширял" зону своего влияния от старинной музыки и барокко к романтике и классическому репертуару. В 1998 году Норрингтон возглавил "настоящий" симфонический оркестр - Radiosinfonie-Orchester Stuttgart телекомпании SWR. С ним он продолжает свой путь к "чистоте звука".

Вечером Роджер Норрингтон и его ансамбль играют в Шпайерском соборе концерт духовной музыки. Перед концертом маэстро находит время для интервью Deutsche Welle.

Deutsche Welle. Сэр Роджер, сегодня вечером вы играете наряду с музыкой Гайдна сочинение Ральфа Уильямса, английского композитора первой половины 20-го столетия, а послезавтра у вас концерт с сочинениями Брамса и Малера. Можно ли сказать, что музыка двух последних веков для вас сейчас важнее и интереснее, чем старинная музыка, с которой вы начинали вашу "революцию"?

Сэр Роджер Норрингтон: Мой репертуар весьма широк. Я играю много современной музыки, я сыграл приблизительно 60 мировых премьер новых сочинений. В моем репертуаре много произведений 19-го века: Дворжак, Чайковский, Малер, Брукнер. И, конечно, Моцарт, Гайдн, Бетховен. Брамс для меня - тоже зона исследования, как и Шуман. Что касается моего дела, то революция не заканчивается никогда, потому что музыка продолжает развиваться. Если говорить об аутентичном исполнении, то сегодня для всех очевидно, что барочную музыку, Монтеверди и Генделя следует играть на исторических инструментах и так, как это полагалось делать в их время. Но уже на уровне Бетховена это далеко не так очевидно. Его то и дело пытаются сыграть, так сказать, "по-караяновски", широким жирным звуком и с вибрато.

- Два года назад, когда вам исполнилось 75 лет, вы сыграли принципиально без вибрато знаменитый "Первый торжественный и церемониальный марш" Элгара, чем вызвали бурю негодования в английских и американских околомузыкальных СМИ. Вас обвиняли чуть ли не в осквернении национальных идеалов...

- (тяжело вздыхает) Ах, этот "большой спор" о вибрато... Дело в том, что ни в 18-м, ни в 19-м веке струнники симфонических оркестров не играли с вибрато. Они играли "чистым звуком", как современные кларнеты, валторны, арфы, рояли. Послушайте самую первую запись Девятой симфонии Бетховена, запись 1913 года с Артуром Никишем (Artur Nikisch). Как играет оркестр? Без вибрато. Венский филармонический оркестр, наиболее стойко сохранивший традицию, играл до 60-х годов без вибрато. Вибрато появилось в 40-е годы, это была некая мода, но она оказалась необыкновенно устойчивой и стала нормой.

- А что вы имеете против вибрато?

- Да ничего я не имею против вибрато. Это одна из красок, "специй", если угодно. Но ее нельзя использовать постоянно и избыточно. Есть масса других выразительных методов: фразировка, темп, интонация. Вибрато это прием ресторанной музыки, оно появилось в венских кафе, там ему и место. Но серьезная музыка, музыка Малера, Чайковского, Гайдна, существует для того, чтобы поднять слушателя над уровнем улицы. Это благородная, чистая, возвышенная музыка, и в ней вибрато недопустимо.

- Вы постоянно работаете сейчас с современным ансамблем, который играет на современных инструментах. Насколько для вас важно играть на инструментах соответствующей эпохи?

- В начале моей работы я считал, что исторические инструменты необходимы. Сейчас я так не считаю. Нужно знать, как должна звучать музыка, нужно реконструировать ее звучание для себя, причем не только в случае старинной музыки или барокко. И Чайковского или Малера надо играть на инструментах их времени, Равеля и Дебюсси следует исполнять на тех инструментах, которые были в распоряжении их парижских ансамблей. Но если мы знаем, как это должно звучать, мы можем воспроизвести этот звук и средствами современного симфонического оркестра. Сегодня я считаю, что главное не на чем играть, а как играть. Можно сыграть Бетховена "правильно" хоть на ямайкских барабанах. Если бы Бетховен попал на Ямайку, он бы прислушался я и сказал: "О! Да это же моя симфония!"

- Расскажите, как вы пришли в музыку?

- Случайно. И достаточно поздно: я начал учиться в 28 лет, на десять лет позже, чем все остальные. Я из музыкальной семьи: мой отец пел в хоре, мама пела в хоре, брат играл на виолончели, сестра - на фортепьяно. Я учился играть на скрипке, мы часто музицировали всей семьей - на весьма высоком уровне, но как любители. Я изучал в Кембридже историю английской литературы и, получив диплом, поступил на работу в крупное издательство. Но я бесконечно благодарен судьбе, что она все-таки позволила мне стать музыкантом, то есть сделать мою страсть моей профессией.

- За 13 лет работы в Штутгарте вы с вашим оркестром создали то, что теперь во всем мире называют "штутгарским звуком". Можете ли вы описать, что это такое?

- Вы знаете: в моем лондонском доме, где я, к сожалению, очень редко бываю, я снял все ковровые покрытия и заново отшлифовал старинные доски пола. Примерно то же самое мы пытаемся делать с музыкой.

Беседовала Анастасия Буцко
Редактор: Ефим Шуман