Интервью с Владимиром Войновичем

- Хочется отдохнуть. Поэтому колонки я, кстати, прекратил. Когда я прекратил, посыпались письма читателей, которые решили, что меня оттуда выгнали. Но меня оттуда не выгоняли. Я сам себе поставил срок - год. Значит, от одной обязанности я себя освободил. А так, вообще-то говоря, не хочется. Потому что мне нравится мое положение. Мне в этом году исполнится 70 лет. Формально я пенсионер. Но мне очень не хочется быть пенсионером фактически. Сидеть, я не знаю, что делать тогда. Мне скучно просто. Поэтому, пока двигаются руки, ноги и что-то, может быть, шевелится в голове, хочу продолжать чего-нибудь.

- Она еще не совсем прибрана. Я, во всяком случае, когда я работал, я никакого давления не испытывал. Я не ругал просто президента. Вот, президент такой сякой. Мне не нравилось, когда это с Ельциным другие делали. Но, многие решения высшей власти: президента, его администрации, я критиковал, высмеивал, даже довольно едко. Может вы знаете, я написал пародию на гимн. Каждый раз, когда они опять возвращались к этой теме, я делал какие-то такие замечания.

- Ну, это шутка была. А вообще мне не нравится, конечно, вообще попытки установить контроль над прессой, над поведением людей, над выборами контроль уже довольно сильный установлен. Власть выбирает саму себя. Она выбирает тех, кого она сама хочет. А поскольку она хочет сама себя с некоторыми отклонениями. Все партии, которые влияют, определяют ход выборов, между собой договорились. И я просто не хочу участвовать в этих церемониальных действиях. Пусть они себя назначат на всю жизнь. И зачем тратить деньги и ходить к разным людям беспокоится по этому поводу.

- Нет, я обязанным себя не чувствую и никогда бы не почувствовал, потому что я чувствую, как писатель, какие-то обязанности, но скорее, я бы сказал, перед своей совестью, перед своим представлением о добре и зле. Поэтому в этом смысле я не свободен. Но я считаю, что отплачивать власти какими-то действиями угодными ей – это ни в коем случае нельзя. Но при этом я должен сказать, что, конечно, я критикую власть, но я не анархист и думаю, что власть вообще-то нужна. Она нужна, но ее всегда нужно критиковать и нужно всегда быть бдительным по отношению к ней. Любая власть всегда пытается превысить свои полномочия и захватить большую площадь, а в России тем более. Везде – здесь и где-то в Америке – люди у власти хотят больше, чем им дано по закону. А в России тем более. Надо всегда быть на стороже. Надо власть всегда хватать за руку и критиковать.

- Ну, я стараюсь. Насколько получается – я не знаю. Дело в том, что... если сравнить работу писателя и работу художника – поставить одно и то же дерево и разных художников, они все будут рисовать это дерево, но у каждого оно получится разное, хотя каждый из них уверен, что он описывает это дерево таким, какое оно есть. Поэтому, с некоторыми поправками, я всегда стремился описывать жизнь такой, какая она есть, и стремлюсь.

- Вы знаете, как ни странно, совмещается плохо. Я то думал, что как по Маяковскому, надо как-то приспособиться, как тот крестьянин: землю попашет – попишет стихи. Я думал, что, скажем так, с утра я буде писать тексты, а вечером буду писать картины, или наоборот. А увидел, что не совмещается. У меня просто, какое-то время, на меня что-то нашло, я совсем бросил писать. Я три года – у меня единственный был перерыв в жизни (потому что бывает, конечно, день- два, а так чтобы долгий перерыв – один был, с тех пор, как я начал писать) – три года практически ничего не писал. Ну, там откликался на что-то какими-то заметками, не считая отдельных писем. Сейчас я пытаюсь совместить, но тоже как-то, тоже волнами. Неделю живописью занимаюсь, не точно, у меня нет расписания, просто по желанию, сколько-то дней литературой. Не знаю, как-то совмещаю.

- Я несколько раз об этом думал. И сейчас я об одной книге думаю плотнее, и даже пытаюсь, но очень боюсь. Вы знаете, это очень трудно. Я когда в детстве, когда я был очень большим книгочеем, я очень любил книги, я терпеть не мог рисунков – никаких – в книге, потому что ни мне всегда мешали. Мне художник навязывал свое видение героя, а у меня в воображении был как-то другой. Так и когда я пытаюсь нарисовать своего героя – собственного, выдуманного мной – он у меня получается не такой, какой он у меня в воображении. Поэтому я боюсь. Я сейчас совершаю такую попытку, но может быть, я ее оставлю.

- А я делю просто, по обстоятельствам. Вот у меня какие-то дела важные, я считаю, в России – я еду в Россию. У меня так бывает, я приезжаю в Москву – меня спрашивают: Вы надолго приехали? Я возвращаюсь в Мюнхен, меня опять спрашивают: Вы надолго приехали? Я никогда не знаю. Я приезжаю и просто живу там так же, как и здесь. Сейчас у меня главные дела здесь, поскольку у меня вышла в переводе на немецкий язык моя книга «Монументальная пропаганда», а поскольку издательство хочет, чтобы я здесь с этой книгой где-то выступил перед публикой в связи с ее появлением, мне предстоит серия каких-то встреч, чтений. Сейчас для меня это более важное дело, чем то, что у меня в России, поэтому я сейчас здесь.

- Указаний не даю. Она не прислушивается. Она пишет совершенно не похоже на меня. И я должен признаться, она читает меня в основном в переводе. Потому что она владеет немецким языком гораздо лучше, чем русским. И она пишет что-то свое. Она уже две книги написала. Я не только не ревную, больше того, я вообще бы хотел, чтобы мои дети превзошли меня во всех отношениях. Я помню, я пришел – когда вышла ее первая книга, она с большим успехом распродавалась в книжных магазинах и еще появилась положительная статья в журнале «Шпигель» – я пришел в магазин в Мюнхене и там мои книги стояли на полках вертикально, а ее книга была разложена. Это случается, когда магазин предлагает достойную внимания новинку. Поэтому ее книгу на моих глазах люди подходили и покупали, покупали, покупали. А моя так и стояла, и при мне никто не купил ни одного экземпляра. Я был безумно рад. Я был бы огорчен, если бы было наоборот.

- Меня это, во всяком случае, не увлекает, и я стараюсь быть терпимым, но я вообще-то считаю, что писатель имеет право писать что хочет. Есть читатели очень требовательные, говорят, что так писать нельзя, надо запретить, надо обрубить ему руки, посадить его в тюрьму. Я против любых наказаний. Наказания для писателя есть одно – когда его не читают если он не вызывает интереса. Ну, эти пост-модернисты вызывают интерес у какой-то публики, и пусть она их и читает. Мне это не нравится. Дело в том, что в искусстве есть законы какой-то логики. Есть писатели, которые мне, казалось бы, чужды – ну, например, Хармс или, допустим, Ионеско. Они мне чужды, но когда я вижу логику развития, я тогда увлекаюсь, как читатель увлекаюсь. Но многие люди после Ионеско, Беккета или Хармса и так далее – они решили, что вообще можно писать, как попало, не подчиняясь никаким законам, никакой логике, и выдают свое неумение за особое умение. Часто за этим скрывается просто беспомощность, за такой якобы раскованностью.

- У меня есть книга такая, она называется «Замысел». Такое сочетание автобиографических глав с вымышленными. Из моей автобиографии главы, из каких-то даже ненаписанных книг, начатых, недописанных. Или просто рассказ о каком-то замысле и внутри идет роман, написанный женщиной, во всяком случае, от имени женщины. Все это идет вперемешку. Я написал первую книгу и давно уже напечатал. Она была когда-то, в 1995 году, по-моему, в журнале «Знамя» опубликована, потом отдельной книгой несколько раз вышла и сейчас выходит. И вот сейчас я хочу написать вторую книгу. Кроме того, я, мне уже неудобно это говорить, я много раз говорил, что я собираюсь опубликовать како-то полный вариант Чонкина. Он у меня есть, но я все с ним постепенно вожусь, потому что это очень старый замысел и вообще, желательно книгу писать на одном дыхании. А когда я начал писать книгу 45 лет тому назад и сейчас продолжаю, я уже не тот. Это уже другой писатель дописывает. Поэтому я с большой осторожностью к этому подхожу. У меня написаны какие-то главы, я их всех соберу воедино и когда-нибудь опубликую.

- Да, знакома. И я был на премьере. Получился очень хороший, озорной спектакль. Там много очень отсебятины. Я, бывает, очень сержусь, когда есть отклонения от базового текста. Ну, там они настолько были изобретательны, и много у них собственных шуток, что я им простил эту отсебятину. По-моему, очень хороший, озорной спектакль. Кстати, с этим спектаклем был большой скандал. Я не знаю, знаете Вы или нет. Они привезли в День бывшей Советской Армии – теперь это называется День Защитника Отечества – этот спектакль в Екатеринбург и там местные священники, какой-то там начальник культурного отдела местной епархии и кто-то еще выступили резко и стали говорить, что это клевета на армию, что это клевета на народ, что это клевета на историю. Поднялся большой скандал. Я им ответил, что, во-первых, это вообще-то не их дело влезать в светские дела и свою цензуру вводить и, кроме того, когда они говорят, что я оплевываю историю, им следует вспомнить историю безбожного государства, которое громило церкви, превращало их в свинарники, взорвало храм Христа Спасителя, расстреливало священников. Если им такая история нравится, то я им советовал или уйти в монастырь или наоборот расстричься вообще и заниматься какой-нибудь политпропагандой. Скандал развивался дальше. После этого спектакль шел с полным аншлагом. И я в газете «Известия» этих попов поблагодарил за такую рекламу.