Катарина Вагнер: Я режиссер, а не правнучка Вагнера
Это дебют 29-летней Катарины Вагнер, правнучки знаменитого композитора и основателя фестиваля.
В среду, 25 июля в немецком Байройте в знаменитом Фестшпильхаусе - театре на Зеленом холме - премьерой оперы "Нюрнбергские мейстерзингеры" откроется 96-й международный фестиваль музыки Вагнера. Эта премьера – дебют Катарины Вагнер, правнучки основателя фестиваля Рихарда Вагнера и дочери нынешнего его руководителя, Вольфганга Вагнера.
Вольфганг Вагнер, 89-летний внук композитора, - четвертый в династии руководителей фестиваля, основанной самим композитором и продолженной его женой Козимой, сыном Зигфридом и старшим братом Вольгфганга, Виландом Вагнером.
Похоже, что дебют Катарины можно расценивать как официальное выдвижение "байройтской принцессы", как ее полушутя, полувсерьез называют немецкие СМИ, на роль наследницы. Между тем, на "престол" претендуют еще несколько членов перессорившегося клана Вагнеров. В том числе старшая сестра Катарины Ева Вагнер-Паскье (дочь от первого брака не общается с отцом и его новой семьей) и ее тетка Ника Вагнер.
"Немецкая волна": Катарина, вас раздражают вопросы, касающиеся вашего происхождения?
Катарина Вагнер: Я никогда не стремилась оказаться в центре общественного внимания. Я родилась с этим именем, у меня не было возможности его выбирать. Конечно, можно сказать: стала бы ты... ну, скажем, адвокатом – и избежала бы всей этой шумихи. Но я решила стать оперным режиссером. Что же, я стараюсь проводить черту между жизнью личной и публичной и надеюсь, что меня будут рассматривать не вкупе с моим именем, но как самостоятельную творческую единицу... Я - Катарина Вагнер, постановщица оперы "Нюрнбергские мейстерзингеры", а не Катарина Вагнер, правнучка Рихарда Вагнера. Последнее, мне кажется, никого не интересует…
- Ну, не скажите – похоже, как раз напротив…
- Мне кажется, я не становлюсь более интересной лишь оттого, что мой дед был хорошим композитором. Я хочу говорить о моих собственных заслугах, его уже и так всем известны.
- Находитесь ли вы в контакте с другими членами семьи?
- Нет. Я стараюсь не впутываться во все эти истории. Я против публичных споров. Поэтому я стараюсь держаться в стороне.
- Но у вас есть сводные братья и сестры, а также дяди и тети, которые тоже являются людьми театра – не было бы для вас интересно порою прислушаться к их совету? В ненапряженной обстановке…
- В ненапряженной обстановке – да.
- Что же, не получается?
- Эта напряженность исходит не от меня.
- А от кого?
- Мы не точим друг на друга ножей, не надо сгущать краски. Но контакта как-то до сих пор не получалось…
- И они не придут смотреть вашу постановку?
- Нет, почему. Я думаю, придут. Ника Вагнер точно придет. Всем остальным я тоже буду рада.
- Вы уже десять лет живете в Берлине. Когда вы едете в Байройт, вы, в отличие от других режиссеров, возвращаетесь домой. В чем плюсы и в чем минусы такого положения?
- Ну, я, конечно, хорошо знаю этот театр и все его обычаи. Но тем не менее Байройт – это серьезный экзамен для каждого режиссера.
- Вы не только выросли в Байрейте. Вы уже в школьном возрасте стали ассистенткой отца. Вы научились чему-то у режиссера Вольфганга Вагнера?
- Да, ремеслу я научилась у него. У нас с отцом очень разные эстетические взгляды, но профессиональный фундамент у нас общий. Каждому режиссеру необходимы некоторые основополагающие знания: например, как на сцене должны располагаться певцы, как сделать, чтобы они смотрели друг на друга, но одновременно видели и дирижера…
- Кто еще повлиял на вас в профессиональном плане?
- Каждая постановка, которую я посещаю, учит меня чему-то: либо "так надо делать", либо "так не надо делать"… Мне очень интересны такие режиссеры, как Нойенфельс, Баумгартен, Нюблинг…
- Вы до сих пор ставили почти исключительно Вагнера. Вас приглашают только на Вагнера?
- Если бы я была директором оперы, я бы тоже приглашала Катарину Вагнер ставить Вагнера. Уж больно это эффектно: "Вагнер ставит Вагнера". Я не вижу в этом ничего плохого: Вагнер – композитор, с которым я выросла, которого я чувствую и понимаю. Есть много других композиторов, ставить которых мне было бы куда сложнее.
- Почему для дебюта в Байройте вы выбрали именно "Мейстерзингеров"?
- Мой отец предложил мне этот спектакль три года назад. Если бы он предложил мне "Тристана и Изольду", я бы отказалась, тогда это для меня было еще рановато. Сейчас, думаю, я бы уже справилась.
- В 1996 году вы были ассистенткой отца во время постановки "Мейстерзингеров", традиционного спектакля, в классической "байройтской" манере. В этот раз все будет по-другому?
- Ни для кого не тайна, что у нас с отцом разные эстетические позиции. Впрочем, я думаю, именно поэтому он и пригласил меня – два раза подряд одно и то же было бы скучно. Мой отец – сторонник "вневременных" трактовок с историческим оттенком. Например, это сказывается в костюмах. Я же – сторонница современной одежды, хотя бы уже потому, что в ней певцам удобнее двигаться.
- Где происходит действие ваших "Мейстерзингеров"?
- Я не хотела бы конкретизировать. Скажем так: действие происходит не в Нюрнберге и не в средневековье. Нюрнберг для меня - символ определенной системы, ориентированной прежде всего на традиции, правила. Нюрнберг - как состояние духа "мастеров".
Действие происходит в пространстве с множеством дверей. Сперва это пространство очень закрытое и очень давящее – с большим количеством дерева. С появлением мастеров оно становится более светлым, даже сияющим. В первом акте действие происходит "внутри", во втором – "снаружи".
В сцене драки пространство как будто разрывается. Оно в прямом и переносном смысле слова "проветривается". Система "Нюрнберг" разваливается под напором новых импульсов. И к концу второго акта мы видим уже совсем другой Нюрнберг… Инновация сталкивается с традицией: в этом для меня заключается самый интересный конфликт этого спектакля…
- Новаторские импульсы против традиции – это очень похоже на ситуацию в Байройте. "Катарина Вагнер против системы "Байройт"…
- Ну, да. В прошлом году в Германии развернулась дискуссия о так называемом "режиссерском театре" - то есть, о том, имеют ли право режиссеры "дописывать" оперу, видеть в ней какие-то другие смыслы. Но для меня все, о чем я говорила, есть и в музыке! Посмотрите, каково развитие фигуры Вальтера: в первом акте его партия очень модернистична, оригинальна. Затем музыка становится все более традиционной, спокойной. В конце его партия звучит красиво, но в музыкальном плане неинтересно.
Совсем по-другому решена фигура Бекмессера – через него, скажем, в сцене драки, в этот несколько костный Нюрнберг попадает множество новых импульсов… Мне кажется, что Вальтер и Бекмессер выступают с общей позицией, пусть и по-разному… Только Бекмессер, в отличие от Вальтера, в третьем акте становится все изобретательней, все интересней.
- Вот те на! Похоже, что Бекмессер, эта классическая отрицательная фигура, оказался вашим любимцем!
- Да, мне он вполне симпатичен – прежде всего, его способность столь сильно изменяться. Из человека, с которым вообще невозможно разговаривать, который держится за каждое правило, он превращается в творческую личность… То есть Бекмессер для меня - не идиот и не шут, я отношусь к его фигуре очень серьезно.
- А как вы трактуете фигуру Ганса Сакса?
- В начале оперы он "умеренный либерал". Но по мере развития действия становится все большим ретроградом. С момента драки – этого проявления абсолютной анархии – он смотрит только назад: "Верните мне мой добрый старый Нюрнберг".
Порою он представляет очень опасную позицию: "искусством является только то, что мы считаем искусством". И конечно, что касается заключительного обращения Ганса Сакса, - "почитайте немецких мастеров", - то оно неизменно требует критического прочтения, особенно в таком месте, как Байройт!
- И все это вы так рассказывали и вашему отцу?
- Конечно, ведь и я, как и любой режиссер, должна сперва представить свою концепцию…
- В Байройте снова разгорелся спор о наследстве, на место преемника – или преемницы – вашего отца претендует несколько человек. Ваш отец, однако, делает ставку на вашу кандидатуру. Его обоснование звучало очень лаконично "Если она может – то пусть она и делает"…
- Ну да, это типичный Вольфганг Вагнер. На самом деле, он сказал: "если она может и хочет"…
- И вы "можете и хотите"?
- Если будут соответствующие условия.
- Какие условия?
- Они зависят не только от меня. Мой отец сегодня является совладельцем и управляющим Байройтского фестиваля в одном лице. Эта ситуация должна измениться. Будет четыре соучредителя, и они будут предъявлять известные требования к руководителю фестиваля. Что это будут за требования и смогу ли я их выполнить – я еще не знаю. Хороший режиссер – это необязательно хороший руководитель. И наоборот. Но это вопрос, требующей дальнейшей дискуссии в обстановке взаимного доверия…
- Но каково ваше главное условие?
- Чтобы была возможность сохранить художественный уровень фестиваля. Вы знаете, что сегодня везде и на всем экономят. Но пока это чисто гипотетические разговоры: мой отец не объявил о сроке своего ухода с поста директора фестиваля, и так скоро он этого не сделает – тут уж вы можете мне поверить, это я знаю из "первых рук"…
- И все же, раз мы заговорили о гипотезах: какие две вещи вы хотели бы непременно сохранить в Байройте, и какие две вещи вы непременно хотели бы изменить?
- Обязательно сохранить следует условия для репетиций – они в Байройте слишком гениальны, чтобы их менять. Сейчас режиссеры и певцы имеют возможность репетировать в настоящих кулисах. Сохранить надо и семейную атмосферу фестиваля: музыканты и певцы приезжают в Байройт не просто на работу – они из года в год жертвуют собственным отпуском ради того, чтобы играть на этом фестивале.
Атмосфера Байройта – это атмосфера большой семьи. Этого нельзя менять. Обязательно изменить надо, например, нашу страницу в интернете. Кое-что следовало бы поменять и в области комплектации оркестра. Кристиан Тилеман – гениальный дирижер. Но ротация, которая существует у режиссеров и идет только на пользу фестивалю, могла бы иметь место и у дирижеров…
- Байройт устроен по принципу "мастерской": то есть режиссеры имеют из года в год возможность работать над своими постановками…
- Я считаю, что это очень важно. Это сильно идет на пользу спектаклям. Знаю это и по себе: важно взглянуть на свою работу свежим взглядом.
- Известно, что ваш отец неизменно присутствует на репетициях, многие режиссеры жаловались на то, что он вмешивается в работу… Были ли у вас такие проблемы?
- Нет-нет-нет, ничего подобного! Он, конечно, переживает, но он еще ни разу в своей жизни ни одному постановщику ничего не запретил. Ему часто что-то не нравится, и он всегда это открыто говорит – на это он, в качестве руководителя фестиваля, имеет право. Но это не приводит к тому, что что-то исчезает со сцены.
На мои репетиции он, напротив, почти не ходил – это уже начало бросаться в глаза. Один раз он меня спросил: "Можно я зайду? Не покажется ли тебе, что я тебя контролирую?"
- И все-таки, разрешите еще раз вернуться к такой личной теме, как отношения между членами вашей семьи, где отец не разговаривает с детьми, дети не общаются между собой и так далее. Это все-таки не может не оказывать на вас никакого воздействия.
- Конечно, это давит. Но в нашей профессии учишься забывать или блокировать какие-то мысли. Всем не угодишь – да и не надо. Меня либо чрезмерно любят – из-за моего имени, либо чрезмерно ненавидят – из-за него же. В такой ситуации мне приходится надеяться лишь на то, что публика сумеет абстрагироваться от всех этих предубеждений и будет ругать или хвалить режиссера – а не правнучку. Только с такой установкой можно работать, а то недолго сойти с ума.