Михаил Шишкин: О вредной экзотике русской литературы
15 июня 2011 г.
"Любовь к экспериментаторству" и "языковую мощь" особо отметило жюри Дома культур народов мира в творчестве Михаила Шишкина, чей роман роман "Венерин волос" был в прошлом году переведен на немецкий язык. Премия, составляющая в денежном выражении 25 тысяч евро, присуждается за прозаические произведения, впервые переведенные на немецкий язык. Кроме того, 10 тысяч евро получит переводчик романа Андреас Третнер (Andreas Tretner). Кстати, последний роман Шишкина - "Письмовник" - писался в Берлине. 50-летний прозаик уже пятнадцать лет живет в Швейцарии.
Deutsche Welle: "Венерин волос" вышел на немецком спустя пять лет после русского издания. Что это значило для вас?
Михаил Шишкин: Я рад, что "Венерин волос" наконец-то, после выхода на двенадцати языках, появился и в немецкоязычном пространстве, в котором я живу. Мы работали вместе с Андреасом Третнером: я говорю на немецком, и для меня это был совершенно особенный опыт. С одной стороны, наблюдать, как роман меняется и занимает новое пространство - удивительное счастье. А с другой стороны, ты ясно видишь границы русского мира, русского языка и то, что какие-то вещи просто невозможно перевести.
- Можно ли говорить о том, что западный читатель и российский писатель разделены стеной непонимания?
- Сто лет назад Россия была столицей мировой литературы. В Ясную Поляну приезжали на поклон из той же Германии. В 20-м столетии после известных событий Россия закрылась. Зажили, как в камере тюрьмы, когда сидящих в ней людей перестает интересовать происходящее снаружи, и образуется своя субкультура, язык, шуточки. Интересует пайка, вопрос, кто сегодня охраняет - Путинкин или Медведкин. Снаружи эти проблемы кажутся непонятными и экзотическими.
- То есть русский писатель за рубежом перестал быть интересен?
- Сегодняшие "тиражные" русские писатели - это писатели, которые по-русски не пишут: Гари Штейнгарт в Америке, Андрей Макин во Франции, Владимир Каминер в Германии. Это милые и симпатичные люди, но, собственно, к русской литературе они не имеют отношения. Если русская литература хочет снова занять то место, которое ей принадлежит по праву, ей необходимо преодолеть эту русскую закрытость, маргинальность. Если мы продолжим писать о своей экзотике, западный читатель, желающий почитать о себе самом, закроет современную русскую книгу и возьмет в руки новый перевод Толстого.
- Существенная часть "Венерина волоса" посвящена актуальной для Германии проблеме беженцев из бывшего Советского Союза. Мой собственный экземпляр "Венерина волоса" в свое время оказался в руках беженцев из Беларуси, которые перед интервью в миграционной службе конспектировали его чуть ли не страницами.
- Да, часть романа - это переработка опыта моей работы в службе миграции в Цюрихе. Я переводил интервью беженцев и, естественно, не мог просто выключить телевизор и занавесить шторы, когда слышал их истории. Написав роман в 2005 году, я в Париже встретил писателя Леонида Юзефовича и рассказал ему о книге. Погодите, я что-то похожее уже читал, сказал он мне, есть же книга "Толмач" Михаила Гиголашвили. Тогда я в первый раз услышал эту фамилию и был удивлен: ведь и мой герой называет себя толмачом. Оказывается, живущий в Саарбрюккене Михаил тоже занимался переводами беженцев, и очень интересно было посмотреть, как из одного и того же материала получаются разные тексты.
- Вас часто упрекают в пренебрежении хронологией: герои совершенно свободно преодолевают пласты времен. За актуальностью вы явно не гонитесь...
- Ну, а чем должен заниматься художник? Писать о времени, которое за окном? Которое вжик - и всё? Этим занимается журналист. Писатель не должен, задрав штаны, гоняться за сегодняшним днем. Надо постараться создать свое время, единое для себя и читателя, всегда актуальное, актуальное и после смерти писателя. В "Венерином волосе" я использую легенду о том, как человек в одиночной камере черенком ложки на стене царапает лодку. А потом в один прекрасный день ему приносят баланду, а в камере никого нет, и лодка тоже исчезла. Он просто сел на нее и уплыл. Лодка писателя - это его роман. И он из жизни-одиночки уплывает в этой лодке, забрав с собой читателя.
- Не так давно вышедший роман "Письмовник" писался в Берлине. Как вам там жилось и работалось?
- Все свои главные романы я написал в Швейцарии, и долгое время эта страна казалась мне полной тем, слов, образов. Но потом она закрылась, закончилась, как тюбик зубной пасты. После "Венерина волоса" казалось, что больше ничего выдавить не удастся. Потом, благодаря литературной стипендии, я на полгода оказался в Берлине, и неожиданно пошел новый роман. Не знаю, география ли тому виной, или книге просто надо было дозреть. Но Берлин определенно замечательно приспособлен для творчества: там удивительная атмосфера. Прежде всего, там живет огромное количество творческих людей.
- "Письмовник" вызвал большой интерес в России. Как вы относитесь к шумихе вокруг выхода романа?
- Да, было ощущение, что эту книжку ждали. Я все равно продолжал бы писать и без этого интереса, но это есть, и это писательское счастье.
Беседовал Дмитрий Вачедин
Редактор: Ефим Шуман